Снайпер Иван Журавлев: «В Горловке мы были несколько суток в тылу у врага, без воды. Но было ощущение, что кто-то нас ждет»

Этому человеку ДНРовцы выписали семь смертных приговоров сразу. Гвардеец, снайпер, снял с горсовета Славянска флаг ДНР и повесил украинский. Только за половину этих "обвинений" МГБ ДНР подписывает смертные приговоры. Иван выжил.

С Иваном Журавлевым мы встретились во дворике Главного военного клинического госпиталя. Он оказался добродушным, высоким и полноватым мужчиной. Внешность, однако, была обманчивой. Этот неповоротливый с виду человек на войне был снайпером-разведчиком. При этом тогда, видимо, он был еще более внушителен: Иван говорит, что во время плена потерял до 20 кг.

Родился я в селе Ротмистровка Черкасской области. Закончил Шевченковское (Корсунь-Шевченковское. - Ред.) педучилище. После учебы пошел в армию, служил в ВДВ. Приехал домой и работал по специальности -учителем трудового обучения и черчения. Позже стал бригадиром строительной бригады при колхозе, работал водителем в Киеве.

На второй день после того, как на Майдане побили детей, собрал вещи и поехал на Майдан. Записался в восьмую Сотню Самообороны. И был на Майдане почти до конца.

С Василием Ковальчуком (боевой товарищ Ивана) познакомились только в Нацгвардии. Хотя на Майдане были рядом друг с другом - его автобус стоял рядом с нашими палатками, мы постоянно ходили к нему питаться.

У меня есть два сына и дочка. Один сын заканчивает учебу на юридическом факультете в Киеве, второй ходит в школу, дочке еще пять лет. В Национальную гвардию пошел из-за старшего сына. Крым на тот момент у нас уже практически отобрали. И сын должен был идти в армию. Вот я и подумал: "Наверное, надо мне идти, чтобы его не забрали". Так как в таком случае он оставался единственным кормильцем у нас в семье.

В Гвардии почти ничего нового не увидел по сравнению со срочной службой. Разве что тактика немножко изменилась. А оружие и техника - все осталось то же самое.

Меня записали снайпером. Дали первый раз попробовать из СВД, результаты были очень хорошие. Я охотник, у себя на Черкасщине охотился на зайчиков, уточек всяких (улыбается).

Вместе с Василием попал во Второй резервный батальон Нацгвардии. Поехали под Славянск. Удивило то, что когда мы заходили в город, у местных жителей не было никакой агрессии. Наоборот, некоторые из них даже радовались.

Мне запомнился человек, который пришел и стал нам помогать ориентироваться по городу. Рассказал, что ДНРовские войска обстреливали из самоходных орудий "Нона" наши позиции, а потом развернули их и стали стрелять по жилым кварталам. Попали в дом этому человеку, который стал нашим проводником, а также его соседу. Сосед сразу позвонил в милицию и спросил, почему по своим стреляют. На него накричали и кинули трубку. И вот от такого горя, - дом разрушен, пожаловаться некому, - человек взял и повесился. Также и в Донецке происходило, с его слов: ДНРовцы стреляли по городу, а потом все говорили, что это наши.

Из Гвардии с Василием ушли после того, как объединили второй и первый резервные батальоны. Нашего второго фактически не стало. Изначально, после взятия Славянска, нас отправили на ротацию. Определенный период мы были дома. Потом приехали назад - опять домой отправили. Приехали второй раз - объявили об объединении. Кто хотел остаться - ушел в первый батальон. А мы с Василием решили идти в Вооруженные силы.

В армейской разведке у меня было два самых запоминающихся задания. И два разных ощущения от них. Горловка и Саур-Могила.

В Горловке мы были несколько суток в тылу у врага, без воды. Но было ощущение, что кто-то надеялся, что кто-то нас ждет, что это просто было необходимо. И мы терпели. Мы чувствовали, что за спиной у нас - вся страна. Вернулись с задания без потерь, незамеченными - с честью. Мы понимали, что делаем что-то нужное, что нас не забывают.

А потом нас выкинули на Саур-Могиле. Все то же самое - трудно, нет воды, вокруг враг. Нас просили продержаться там максимум два-три

дня. Но на этом все и закончилось. Никто нас менять и не думал. Когда стало ясно, что все отступают, - уже все части отступили на большое расстояние, - нам никакой команды на отступление не поступило.

Нам до этого говорили: "Держитесь, вы - герои!" И все. Через некоторое время появилось понимание, что нас просто забыли, нас - кинули. Ведь мы готовы были держать эту высоту, и мы ее держали. Мы выполняли приказ, хотя понимали, что должна быть уже команда на отход. Мы все понимали, что, наверное, никому уже не нужны.

Я был контуженный, когда 24 августа к нам прорвалась машина забрать раненных. Все понимали, что от Саур-Могилы далеко не отъедем: мы были в очень плотном кольце окружения. Поехали только для того, чтобы дать возможность нераненным хлопцам отойти. С нами у них никаких шансов не было.

В плен взяли меня одного. Всех остальных раненных в машине добили. А у меня нашли документы Нацгвардии. И один из ДНРовцев решил прославиться тем, что взял гвардейца, да еще и снайпера. Он и отвез меня в здание донецкого СБУ.

Там я сидел до 21 сентября. С военными обращались более-менее нормально. А к людям с донецкой пропиской и к гвардейцам… Вызывали на допросы каждый день в течение двух недель и били. Потом, когда начались разговоры об обмене, перестали.

Тяжелее всего вынести первые пять-шесть ударов. Потом боль терпеть легче - пока не потеряешь сознание. Тебя отволокут назад, а на следующий день все сначала.

Задавали одни и те же вопросы: "Чему вас учили в разведке?", "Цель вашего пребывания на Саур-Могиле?", "Какие у вас есть информаторы?"

В конце уже клали пальцы на стол и били по ним палкой. Ждали пока пальцы опухнут и говорят: "Раскололся бы, и все закончится".

А я понимал, что мне нет смысла вообще что-либо говорить - все равно расстреляют. Я даже не надеялся выйти оттуда живым. Меня вызвали очередной раз к следователю. А он зажимает пальцы: "Снял флаг Донецкой народной республики - расстрел. Поднял флаг Украины - расстрел. Нацгвардия - расстрел. Снайпер - расстрел". Я уже не помню, но он так семь пальцев зажал и говорит: "Тебе еще загибать". Я ему в ответ: "Да мне семи хватит, не утруждай себя". А он: "У нас за половину этого уже расстреливают".

Я даже часть своей пайки отдавал пацанам - думал, все равно живым не выйду.

Хороших моментов там не было, не помню (пауза). Нет, был один. Была первая замена. С нами сидел дедушка, шофер. Из рассказов я понял, что он ехал на скорой помощи, вез военных врачей. Они попали в засаду к чеченцам. Двоих врачей и двоих медсестер убили, а одну сестру и шофера взяли в плен живыми. Когда его поменяли, все обрадовались, что его, старого и больного, все-таки обменяли. Такая вот была у меня радость, единственная за все это время. А больше не помню.

Когда решили меня обменивать - дали позвонить. Я позвонил домой, только этот телефон был в голове. А меня уже все считали погибшим - человек, которому удалось спастись из-под Саур-Могилы, рассказывал, что всех раненных добивали.

В тот день, когда меня поменяли, мне сразу сказали, что ведут не на обмен, а на расстрел. Отвели и спрашивают: "Какое последнее желание? Воды хочешь попить?" "Конечно", - отвечаю. Дали напиться из крана. Выводят меня и еще других ребят во двор. Ладно, думаю, я. Но пацаны все молодые - их-то за что. И тут к нам охранник подошел и говорит: "Не бойтесь, вас на обмен везут". Мы ему не поверили. Понимание того, что действительно обменивают, наступило только когда на дороге между двумя блокпостами увидели много журналистов.

Ощущение того, что меня освободили, что я на свободе, ощущение этой свободы - самое первое светлое чувство, которое тогда запомнилось.

Самое главное для тех, кто еще остался в плену - знать, что их дома ждут, везде ждут. Я надеюсь, что всех поменяют.